Глава 1

29 мая. Движение из Ташки-чу до крепости Внезапной − последнего русского форпоста по этой дикой территории − свершилось без особых затруднений, ежели не считать мелкую стычку гребенцев есаула Румянцева с лазутчиками неприятеля. Впрочем, главная квартира с ее циклопическими тяжестями, бесчисленными штабами и архигромадною, поражающею разнообразием элементов свитою, сей малости даже не заметила. Надо признаться: к таким «укусам» горцев кавказские полки привыкли давно, как поневоле привыкаешь к вездесущим и беспощадно жалящим слепням и оводам.
...Перед сгущающимся вечером того же дня мы вступили во Внезапную. Здесь нас встретил командир Кабардинского полка (штаб которого был расположен в сей крепости) полковник Викентий Михайлович Козловский^[1]. Тут же решено было сделать дневку. Главнокомандующий и высокие лица свиты расположились в крепости, нам же были отведены квартиры на форштате и в Андреевском ауле. Прямо за ним, в долине реки Ахташ, встали лагерем все войска Чеченского отряда.
Цитадель Внезапная воздвигнута еще Ермоловым на реке Ахташ, при выходе из Аухского ущелья, с целью оградить с этой стороны Кумыкскую плоскость от хищнических вторжений неприятеля, а с другой стороны − чтобы служить опорным пунктом нашим войскам при экспедициях в Аухе и далее. Под ее защитой располагается огромный Андреевский аул (Эндэри) покорных нам кумыков, где проживают влиятельные туземные князьки и ханы.
...Наконец-то я увидел крепость − в истинном ее понимании и предназначении. Ни Грозная, ни Ташки-чу в сравнение не идут. Внезапная по силе своей обороны может по праву считаться одной из лучших на Кавказе; глубокие, точно средневековые рвы, каменные ворота, бойницы по всему периметру, весьма удобные помещения, мощная оборонительная башня на реке − все придает Внезапной внушительный и грозный вид в глазах диких горцев.
...Говоря о моем пребывании в этой крепости, считаю долгом остановиться на личности полковника Козловского. С ним я имел честь познакомиться через князя Дондукова-Корсакова, круг друзей и приятелей которого потрясающ.
Полковник Козловский является одним из тех честных типов, выкованных Кавказом, со всеми недостатками, странностями и даже смешными сторонами, порожденными средой, в коей провел почти всю свою жизнь. Это один из старейших офицеров Кавказа; солдаты беспредельно любят его и доверяют, офицеры посмеиваются над его выходками и «свечками», но при всем том глубоко уважают за радушие, доброту, примерное самоотвержение в бою и преданность своему ратному долгу. Козловский, уроженец, кажется, Белоруссии, получивший откровенно «вершковое» воспитание (в шутку говорят, что он воспитывался в Моздокском университете), с самых юных лет попал на Кавказ, с бытом которого совершенно сроднился и выработал из себя тот особый тип, о котором в Новом Свете говорят − фронтирмэн, человек границы.
Викентий Михайлович, никогда не видевший обстановки высшего света, имеет, однако, претензии, особенно при прибывших из Петербурга, выказывать, по его убеждению, свое светское обхождение и вежливость. Между кавказцами, напротив, весь налицо, с открытым забралом: гостеприимный, любит покутить и сердечно предан солдату. И, право, он не пропускает ни одного «штыка», не поздоровавшись с ним; обыкновенно в отрядах он подъезжает верхом к каждой роте со словами: «Здорову, молодцы, здорову, милые, здорову, родные», прибавляя к каждому слову «как». Выходит: «здорову, как» и т. д.
Константин Константинович Бенкендорф, тоже хорошо и давно знавший Козловского, рассказал мне, что-де в прошлогоднюю зимнюю экспедицию полковник, поздоровавшись после дела со всеми частями, приметил вдруг под деревом лежавших в стороне солдат и спрашивает: «Что за фигли-мигли?!» Ему отвечают: «Тут сложены убитые и раненые», и он, подъехав к ним, по привычке гаркнул: «Здорову, как, убитые и раненые!»
Об этой экспедиции под начальством Козловского рассказывал мне и Корсак, будучи также ее участником. Записано со слов князя: «В какой-то из дней был назначен отряд для рубки просеки. Переправившись через Аргун у Воздвиженского, мы предполагали стать на ночлег лагерем около кургана Белготай; шли по довольно глубокому снегу по обширной поляне... Я командовал авангардом в составе трехсот линейных казаков. Чу! Справа и совершенно в стороне от нашего пути, на расстоянии двух или трех пушечных выстрелов, на опушке леса показалось несколько всадников, и ясно стало, что лес занят чеченцами. Полковник Козловский подъезжает ко мне и приказывает идти полуоборотом направо. Вся колонна принимает это направление; мы подходим к лесу, я высылаю цепи моих казаков и пехоты. Гремит перестрелка. Горцы, понятное дело, за завалами − не дураки! − мы на открытой, ровной, как скатерть, поляне. И что ты думаешь, брат? Сияющий радостью Козловский, на белой лошади, гарцует под выстрелами, ездит по цепи и поздравляет солдат с боем, говоря с самодовольством: «Ага! А вот и раненые как». После доброго часу перестрелки, где мы потеряли, сколько мне помнится, человек пятнадцать убитыми, между прочим, одного офицера Куринского полка, Козловский наконец опять подъезжает ко мне и, как ни в чем не бывало, говорит: «Командуйте как, князь, полуоборот налеву: пора, как, и честь знать, все на ночлег». Голодные и изнуренные, с погибшими на руках, спустя несколько часов добрались мы к месту лагеря. Уже в его палатке, за ужином, коий обыкновенно состоял из лука, водки, соленой кабанины иль оленины, кизлярского вина и портера, которым он всегда нас усиленно потчевал, подавая пример, я решил в шутку заметить: «Мы от вас всякий раз учимся Кавказской войне, Викентий Михайлович, но лично я никак не могу понять логику сегодняшнего нашего движения, где мы даром потеряли людей». Старик, весь красный, как ошпаренный рак, вскочил: «Логика! Даром! Странные, как, вы господа! И того не понимаете. Нас, как, побьют, мы, как побьем... Зато бой, как! А за что же, как, Государь нам-с жалованье дает?» Что тут скажешь, что возразишь, Аркадий Павлович? − Князь развел руками. − Улыбаясь, все мы согласились, выпив за здоровье нашего командира Козловского».
Другой случай. «...На низовьях Сунжи полковник с отрядом сделал набег и взял аул; при отступлении на нашу сторону, на левый берег, дикие сильно насели на нас, и арьергард понес большие потери. Колонна, забрав убитых и раненых, уже успела отступить, как вдруг... показалось два батальона кабардинцев, прибежавших на тревогу из Умахан-юрта. Козловский, увидав своих однополчан, бросился к ним с криком: «Опоздали, как, родные! Надобно и вас, соколиков, потешить, чтоб не завидовали, как, куринцам», − и, недолго думая, переправил эти батальоны опять в аул без всякой цели. Отступление было сопряжено с новыми потерями, но все вернулись довольные. «Зато был, как, бой, чертяки!» − гремел веселый Козловский».
Но самым оригинальным, пожалуй, из нескончаемого числа анекдотов о самобытном полковнике был его рапорт к генералу Фрейтагу, которому Козловский подчинялся как начальнику левого фланга. Полковой адъютант капитан Козинцев был в отсутствии, и Викентий Михайлович собственноручно послал педантичному генералу Фрейтагу Роберту Карловичу нижеследующий рапорт, который тот всегда хранил и показывал своим добрым знакомым за бутылкой вина:
«Хотя редко, но, черт возьми, весьма часто случаются прорывы хищнических партий на вверенную мне Кумыцкую плоскость. Тот же самый лазутчик доносит мне, что партия в 2000 человек намерена такого-то числа напасть на низовья Сунжи, почему не прошу, но настаиваю, Ваше превосходительство, прислать мне недели на две, в подкрепление, две роты из Грозной».
...Много еще можно рассказывать о сем замечательном служаке. Скажу одно: я, как и другие офицеры, впервые прибывшие в крепость Внезапную, был по-домашнему обласкан вниманием и заботой этого героического и бесконечно душевного человека. И точно так же, как и другие, сразу проникся глубоким уважением к полковнику-ветерану, к его честной и доброй, незамысловатой натуре. Да и, право, нельзя не любить и не уважать этого типичного кавказского служаку, которому, как отцу, доверяют солдаты, ценя, кроме забот и доброго обхождения с ними, еще и особенное счастье, кое Козловский имеет в делах во всю свою долгую службу на Кавказе. Почти никогда не испытывая неудач, он совершал и совершает истинные подвиги, перед которыми остановились бы самые смелые кавказцы. Так, в начале сороковых годов, окруженный огромными скопищами Шамиля в крепости Внезапной, при ненадежности кумыкского населения Андреевского аула, переметнувшегося на сторону врага, он, выложив на валу крепости всех раненых и больных из госпиталя и дав им из цейхгауза ружья, с двумя ротами кабардинцев! − пробился штыками через аул, стремительно атаковал, разбил и прогнал грозного врага и тем спас весь вверенный его охране край.
...Ведя дневник о своих впечатлениях на Кавказе, о выдающихся личностях своего времени, увлекаясь невольно историческим прошлым наших южных границ, я считаю нелишним при встрече с известным или дорогим мне именем войти в подробности и анекдоты, лучше всего, на мой взгляд, характеризующие понятия, обычаи и нравы описываемого времени. Вообще, положа руку на сердце, должен признаться, что, несмотря на трудности, опасности и невзгоды военного времени, я все больше и больше, как зеленый юнец, влюбляюсь в эту потрясающую своим величием страну снежных пиков, альпийских лугов, бурливых рек, кинжалов и стремительных лошадей. Да и как может не захватить, не увлечь внимчивое, всепоглощающее сердце русского человека эта прекрасная, окутанная чарующими легендами страна с ее воинственными, по-своему красивыми племенами, с вавилонским смешением языков, рас, религий, этнических и политических интересов, с бурями человеческих страстей и трагических судеб?..
Как знать?.. Но мне думается, что Кавказ − эта сверкающая папахами снегов вершина мира... еще станет неиссякаемым источником творчества, осмысления и высокого вдохновения не для одной плеяды писателей и поэтов. Как знать?..
...Офицеры рассказывали мне о Бестужеве-Марлинском. Жаль, что я не был знаком с ним. Яркая трагическая судьба... под стать Кавказу. Здесь много таких... Говорят, он писал: «Я вижу Кавказ совсем в другом виде, как воображают его себе власти наши...» Сроднившийся с Кавказом, как перелетная птица, обретшая родину вдали от гнезда, он говорил: «Не ищите земного рая на Евфрате, он здесь...» У Бестужева было много кунаков среди горцев, он узнал их и сумел понять, как никто другой. Похоже, в них он видел братьев по духу, коли восторженно восклицал: «Черт меня возьми, какие удальцы, что я готов расцеловать иного!». «Кавказских горцев напрасно обвиняют в жестокости. Очень редки примеры, чтобы они терзали попавшихся им русских даже в пылу гнева или мести, на самом поле сражения. У себя дома горец заботливо промочит раны пленнику, попотчует бузой, разделит пополам черный чурек свой...»
...Другой офицер-поэт, М. Лермонтов, называвший Кавказ «суровым царем земли», писал: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!..»
...Бог ведает, возможно, и вправду суровые горцы когда-то встретили нас доброжелательно... Традиционные кавказские обычаи гостеприимства и взаимопомощи тому порука... Но когда это было? Век, два назад? При царе Горохе?.. Старожилы утверждают, что-де прежде, в старые времена, горец считал своим священным долгом оказывать при надобности материальную помощь кунаку-казаку. Точно так же якобы относились и казаки к своим кунакам-горцам. Что ж... я склонен верить их сединам. В конце концов, мы пришельцы в этой стране... Станет ли она для нас когда-нибудь родной, понятной и теплой?..
И все же чертовски жаль, что людям из века в век приходится столь тесно и ревниво жить в этом чудесном мире, под сводом безбрежного океана Небес. Ужели среди этой первозданной красоты, величия и простора в сердцах людей способны удержаться лишь чувства злобы и мести, религиозной нетерпимости и расовой страсти − пролития чужой крови? Неужели для ублажения своего выпестованного «я» мы можем только убивать себе подобных, разрушать и уничтожать созданное предшествующими поколениями?..
Думая об этом, вспоминаю наш разговор со штаб-ротмистром Григорьевым. Взгляд Виктора, моего старинного товарища еще по кадетскому корпусу, на проблему Кавказской войны однозначен. Подобного взгляда придерживается поголовное большинство наших солдат и офицеров.
− Это восточная война, Аркаша. А значит, подлость, коварство, и всё из-за угла. Вот и вся арифметика Кавказа. Договоры и обязательства выполняет, по мнению горцев, только слабый. Это не европейский стиль войны. Шамиль к таковым не принадлежит. Стало быть, только сила, жестокость и кровь. Восток иного не признает. В здешних краях времена Робин Гуда еще не прошли. В глазах цивилизации гололобые по-прежнему несчастные жертвы, национальные герои. На каждый более или менее значимый приговор нашего суда там, в столицах, для этих живодеров, как пить дать, найдется помилование. Всё в либералов играют, с оглядкой на жеманную суку Европу. «Ах, что о нас скажут? Что подумают?!» А по мне, либерализм по-русски видится так: один день голосуем, пять лет голосим. Химера, одним словом. И это при живом-то монархе! Вот потому-то мы, «питомцы славы», уже который год пятимся вперед. И это притом, mon cher, что наш солдат молодцеват, как штык, быстр, как пуля, и неприхотлив, как полынь. Да что там, с кадетской поры мы привыкли ждать перемен... В России всегда так: «...а воз и ныне там». Эх, дружище, как осточертела война. Она внезапно врывается в твою жизнь, в твою судьбу... Лишает тебя близких, друзей, будущего. Она, паскуда, отбрасывает человека памятью только в прошлое. Вот так, Аркадий Павлович... Вот что такое Кавказ.
...Трудно спорить с этим взглядом. Вокруг, что ни день, столько смертей... Сегодня в нашу палатку ворвался Румянцев. Вместо лица − гранит, в глазах кипящая ярость. Поведал о своих погибших казаках. О хурджине с отрезанными головами, о Никитине, которого подобрали на тракте кумыки и доставили в лагерь. Есаул поклялся на шашке отомстить абрекам. Костеря «обрезанных» на чем свет стоит, ушел прочь. Где уж тут до согласия, мира и любви?..

[1] К о з л о в с к и й Викентий Михайлович (1797–1871) — генерал от инфантерии; в 1841–1847 годах командир Кабардинского полка, в 1853–1858 командующий войсками Кавказской линии в Черномории, с 1858 член генерал-аудиториата Военного министерства.